Архів старих газет; Архив старых газет

Сам я не здешний, - из Т-ской губ. В Киеве проживаю не долго, - постоянного, оседлого житья не имею. - Прихожу вчера к своему земляку по родине - крестьянину Т-ской же губернии Спиридону Борисову Пертикову, портному, уже оседлившемуся здесь, в Оболонской части, Киево-Подола. Вижу у него гостя, бедного малоросса, крестьянина, приехавшего с села на одном воле. По любопытству, да и так, как тоже гость, - завел речь с этим незнакомым мне еще человеком и хозяевами о том о сем, о их житье-бытье. Разговор наконец само собою склонился к тому, что всего ближе было в этот раз хозяину с хозяйкой и приехавшему бедняку малороссу и мне, заинтересованному участием этого нового лица, возбуждающего своею личностью необходимое сострадание и участие, - именно о цели его поездки из за 70 верст на одном тощем воле, в такое холодное время, в одном почти кафтанишке и о причинах, побудивших его к этому. Видно крайняя нужда да горе заставили его прибыть сюда, это прямо выказывалось при взгляде на него. И действительно. Вот что узнал я и от него самого и от хозяев об этом. Передам по порядку.

Назад тому лет пять или шесть, (определительно нельзя сказать за неимением письменных данных), появилась в Киеве крестьянская девица государственного ведомства, из Тамбовской губернии, Лебедянского уезда села Шовского, Евдокия Николаевна, дочь Косых, как значилось у нее тогда в паспорте. За чем, почему и как она появилась - неизвестно. Известно что Евдокия Николаевна Косиха (как ее называли) родила в 1858 г. весною дочь Александру, - очевидно незаконно. Родила в квартире этого самого крестьянина Пертикова, у которого я был вчера (значит обстоятельства дела ему все известны). Она поместилась у него временно, месяца за 4 пред родами, - поместилась потому, что у него оставалась одна пустая комнатка, а она просила приютить ее квартиранткой до времени, пока отыщет себе служебное место у новых хозяев. Девка здоровая такая: говорил Спиридон, - мы и не заметили сначала, что она не порожня, беременна. А как заметили, так не спихивать же - куда же ей деться? А вела себя куда как смирно, как нельзя лучше. - Так она у нас и родила. Родившуюся дочь, разумеется, окрестили по обряду христианскому, в своей приходской Киево-подольской Покровской церкви. И как некому было воспринять, то вот жена моя и стала крестной матерью. Говорил - не нужно, так нет, не послушалась, жалобна очень. Нужно, говорит, скорее ввесть младенца в веру крещеную. Вот теперь и кручинься и валандайся с нею. Небось бы, кабы день-другой, как оправилась сама, эта Косиха, так нашла бы себе других кума и куму! А то кумом-то стал мой подмастерье - голь бездомовная, а кумою-то вот она, тоже почти голь. Так говорил практический великоросс, а мягкосердая жена его Арина только вздыхает, приговаривая: Э Спиридон! Авось Бог, все - Господь, да Матерь Божия не покинут. Все под Богом ходим! Покровь Божией матери авось спасет! - Так крестины и справили, - продолжал далее Спиридон, христианским порядком, и выпили маленько, как водится. - Только чтож делать - с ребенком то? По нас, так пусть бы жила Косиха у нас в комнатке. Дело летнее, поместиться можно, и за комнатку все таки рублей с пяток даст, с харчами-то. Но у ней-то не Бог знает какие капиталы. Дела то такого, чтоб одной что делать отдельно - вязать что ли или шить - видно не умеет, или не хочет делать. А есть то надо. Нужно поступать опять в услуженье, а с малым дитем куда деться? Так вот она и начала искать - как бы сбыть с рук свою дочь, отдать куда нибудь на чужые руки. Вот она-то пожалуй, по сердцу то своему и взяла бы, указал он на жену, что говорить - желанка! - да достатки то наши не позволяют и своих детей куча - теперь пятеро и все малые, и куда ж еще то? Только грехи одни! Воспитательного дома, куда бы принимали таких детей, видишь нет в Киеве. Что тут делать? Отыскался спасибо вот этот добрый человек, усмехаясь указал он на приезжего хохла. Приехал он в Киев. Косиха как-то и напалась на него, попросила взять, обещая за это и то - и то. А он: дай, говорит, возьму. У меня жена есть, бабка, свой один сынишка, - не бось вырастет таки, а между тем деньги то 15 р. сер. в год, какие даст она за воскормление и воспитание дочери, годятся. Да и взял. А она как добрая. »Да ты смотри, дядюшка, говорит, вози мне дочку то почаще, а я ее, как она мало-мальски подростет, возьму у тебя, что б она не научилась там у вас речи-то вашей хохлатской, да не загрубела-то«. Вишь, сама то чистая такая стала как пообжилась в городе-то; да и отец то ее говорит, будто дворник где-то на большой дороге. Хоть сумнительно это, да видишь она говорила. А чтобы ей дома-то не жить. Чего бы лучше, коли богато живут. Видно не так она пришла в Киев. И сколько раз мы ни допытывались у ней - за чем же-де пришла? - Пришла, говорит, Богу помолиться. Место-то мне тут очень показалось. Так хорошо. Так я уже и осталась тут. Дома отпустили. Пачпорт присылают. А опять домой итти далеко. Так я и осталась тут. Чтож, коли хорошо тут, коли лучше еще, чем дома. Как начнет так-то росписывать - и то и то тут хорошо; - так просто поневоле и согласишься с ней, - хоть и скажешь бывало: а все кабы дома-то была так лучше было-б, не бегала б ты так по чужим углам. А девка-то, - девка-то какая! - кровь с молоком! Здоровая, красивая, статная. Тото бы баба-то была! Лучше бы во всем себе пожалуй. А там ее отпускают! Нет уж что нибудь не так! А она усмехнется - да отворотится и запоет только песенку.

Да! так - как взял вот он-то эту дочку-то ее, да по тех пор и видел ее. Она, как только отдала ему ее, тотчас нашла себе место. Разумеется, девка здоровая, красивая, всякий возьмет ее с разу, - разочлась с нами да и ушла. Пожила там где-то, конечно нам какое дело, где она жила, нам бы только деньги-то за наш постой у нас отдала; - глядим, пришла. Пустите, говорит, еще пожить! - Ну, конечно, грешные люди, посмеялись. И она стала развязнее, - »Что, видно, хозяева-то попались - по Божьему живут, не дают большой воли дурить-то.« Да нет, говорит, пустите. Ну пустили опять. Пусть живет. Сраму никакого не видим. Приходил какой-то, брат, говорит. - А я и вспроси его: да кто ты такой чай, просто из любопытства. А нам Бог с ним. Нам бы только за постой платила. Только глядим, - вдруг горница наша не показалась ей, - сыра, говорит. »Переезжаю на другую квартиру. Ну переезжаешь, - так Бог с тобой, говорил. Разочлась. Отдали ей пачпорт. И начала перевозиться; уж обзавелась таки добром. Вспрашиваешь: »гдеж ты теперь будешь жить? - ведь кума, - все таки когда нибудь и зайти бы«. Стала было рассказывать; - да запуталась и в улицах, и в домах. Нарочно ли уж, или так - не знала? - Бог опять ее ведает. Только не рассказала. Говорит, получше узнаю, - завтра, говорит, приду и расскажу. И ушла. И как только ушла, а вон он то, этот, что взял у нее ребенка-то, - и в дверь к нам. Поздоровались. Вспрашивает Косиху. Мы, разумеется, говорим, что вот она недавно ушла, а куда не знаем, завтра хотела притти. Ему по настоящему-то, по его собственным делам, - хоть бы тут же и ехать. Он уже другой день был в Киеве, по своим делам, - сено, что-ли привозил; - Но как ее нет так должен был до утрева остаться. Наступил другой день. Ее нету. Уж увидела ли она его где, или так уж захотела улепетнуть; - только не приходила. Жена моя пошла на базар. Проходить ей пришлось долго. Там на базаре и встретиле ее. А здорова кумушка! Поздоровались. А к тебе приехали, где твоя дочка. »А я уж видела, весело и смело отвечает та. Они уж у меня на квартире. Вот я прибежали и на базар, то затем, чтоб угостить гостя дорогого. Вот добрый человек-то нашелся!« С тем и рассталась она с ней. Только приходит домой-то, а мы все ждем; вот-де придет Косиха; - и говорит вот ему: »что ж ты не у матери. Ведь она сказала что ты уж к ней перебрался, я ее сейчас только видела.« И если бы не я, - так она и не поверила бы ему, что он ее не видал - я постоянно все время был с ним - и на силу уверили, что он и со двора не сходил. Тут-то только открылись ее плутни. Пошли разыскивать, да вот и теперь ищем; - вот уж третий год проходит, а все не найдем. Ни слуху, ни духу нигде. Приедет вот она, - погорюем, погорюем, - да и только. Чтож делать-то? Вот она, эта сердобольница-то, жена-то моя, матушка-то крестная выправила и метрику, чтоб как на возрасте-то будет и показать кому следует - кто она. А может и в посаженные матери готовится! усмешливо прибавил Спиридон. А теперь вот и сидим с этой метрикой-то (метрическое свидетельство о рождении и крещении), и горюем. Ужасть берет, как подумаем, что делается на свете то Божием. Ну что, - куда она денется, эта Сашутка-то? Вот как он приедет, так просто слезы прошибают, глядя на него. И сам то разут, раздет - чтож там приемыш то его? Вот он крестьянин, а у него дело дошло до того, что вот и всего на всего скотины один вол, один единственный - чем он землю-то упашет, да оброк еще уплатит. Вот видите какой мороз, а он в одном кафтанишке, - полушубишко-то и считать почти ничего - и вылез и в дырах весь; - а он в такой одеже двигался на своем воле целых 70 верст. А как намедни по осени привез девчонку-то; так просто плачь с ним да и только - и отерхана, и оборвана, а шустрая такая, так и тараторит, и из себя-то такая красивенькая. Стали мы у ней вспрашивать: »що се робишь с бабусей?« (она преимущественно на руках бабки). »Ходим на гробки, говорит. - А это вот что: они с бабушкой, как праздник, воскресенье, поминовенные субботы, - так они ходят с ней на кладбище, к церкви (на гробы) просить милостыни, чтоб с этим скудным подаянием как нибудь поддержать свою жизнь. Просто слезы, да и только.«

И бедный малоросс не мог вынести, залился горючими слезами при таком своем житье-бытье, при такой своей участи. - Он хозяин дома и бабка у него на руках и жена, да сынишка, говорит, и еще приемыш. А у него бедного и для праздника перекусить нечего, разве бабуся принесет что с гробков! Я начал было вспрашивать его; да что же за причина такой бедности его? Но он только махнул рукой и отправился к своему единственному волику, который жадно хапал сено, после обычной своей соломенной пищи. И не мог я уже допроситься у него ничего; - а ныне пришел, так он уже уехал, оставив метрику (она была у него) крестной матери, чтобы хоть в отчину этой Косихи написала.

Жена хозяина, та самая мать крестная, тоже всхлипывала глядя на него и помня свою дочку, соединенную с нею святым таинством и глядя на своих детей, которые безмолвною кучкою увивались около своей матери. Очевидно они только и были прямою препоною взять ту сироту. Другие же, к кому обращалась она, никто не берет по своим причинам. И уже опять хозяин досказал горькую судьбину простого бедняги, хохла. Видите ли, продолжал он, отец то его, этого хохла, что-то не поладил с братом своим, после деда. Неполалид, да и разделились. Знамо дело - дележ кому прибыль приносит из нашего брата, крестьян? Поехал бы куда, добыл бы что нибудь, или хоть бы на поле, а дом один. А как жена-то захворает, или с ребенком, так и воды-то не с кем принести. Так как разделился отец-то его, так все хуже, да хуже. Сын-то вот, этот самый, что теперь обнял своего волика и горюет с ним - как подрос, только-б кажется поправляться - и заработать есть кому, и вспахать поле, и дома присмотреть, а не тут то было, должен был хоронить уже отца. А умер-то он бог ведает, говорит, от чего. Тут у него спрашивал все. Так, говорит, когда-то весной пред половодьем, послали с господского двора за чем-то, кудато. Так дорогой-то по распутице намочился сильно, и еще в одном месте в речке провалился, да и простудился. Еслибы сам-то волен был в себе, так и не поехал бы, это дело подневольное.

»Ну чтож дальше-то? Ты свое-то досказывай.«

»Ну так отец то его, как простудился, так все хворал и хворал, да и умер. И вот сын-то все таки остался один. Домишко-то плохенький, говорит. Его-то дело молодое, да еще и здоровьем-то что то неудался. Что и заработает, - а заработки его скудные - только на оброк, да на оброк, только тки, да тки, как говорится. Дай Бог только барскую повинность то стянуть. И вот он тянул, тянул - подмоги никакой нет, - да и обеднел. А там падеж скота был - волы околели. Работу некем изнять. Он и онищал в одиночестве. И вот эту-то Сашу взял было, - думал, говорит, авось-де хоть маленько поддержу себя. Пятнадцать рублей больше половины оброка. А вот и тут счастья нет ему сердечному. И вздумали было даже они, с женой своей, по лету, бежать из двора, и из барской вотчины. Не в сумерк пришлось сердечным! Изнять нечем; вол один, а барщину вспрашивают строго, подмоги никакой ни откуда, а там еще своя земля. Что тут сделаешь-то? Так они и ушли, - да и протаскались целое лето. Пришла зима, а они приюта-то все таки не нашли. Да и принуждены опять возвратиться на корень свой родительский. Там ему парку задали и окончательно пригрозили: если-де он несправит барщинского тягла? Просто, говорит, хоть в Днепр кидайся. Да жаль душа-то моя, говорит, христианская погибнет. Все ждется чего-то, авось Бог и люди добрые.

(Оконч. в след. №).