Проходит тому две недели, как я с моею женою были встревожены страшным кашлем двух-летней дочери, который весьма ясно предсказывал скорую смерть дитяти. Это был круп болезнь, известная своим быстрым течением. Среди ночи я бросился к известным здесь своею славою медикам; но не так то легко было поднять их из мягкой и теплой постели. В передних их церемонные лакеи сказали мне, что господ или нет дома, или что не приказано беспокоить их ночью. Потеряв три часа времени, я в ужасе возвратился домой, не зная уже к кому обратиться с мольбою о спасении дитяти. Застав жену в отчаянии, держащую на руках почти умирающую дочь, которая выстрадала ужасных три часа в ожидании прибытия врача, я снова выбежал на улицу, отыскивая в памяти еще кого нибудь из медиков, но не мог припомнить ни одного более. Извощик мой, видя меня расстроеным и зная тому причину, сказал мне »садитесь барин, я вас завезу недалеко к доктору такому, который ни днем ни ночью не отказывает и двери всегда у него отперты.« - »Брат родной, вези только поскорей - у меня дочь умирает,« - и в пять минут я очутился пред низеньким домиком, на малой Васильковской улице. Я вошел в комнату. Служанка, узнав о цели моего ночного визита, не спрашивая кто я и приехал ли или пришел, разбудила хозяина и в четверть часа мы были уже при больном ребенке.
Самые энергические меры и опытность врача, в течении нескольких часов, поставили дитя вне всякой опасности, но этот врач не отходил от кроватки целые сутки, собственными руками подавал лекарство, сам исполнял фельдшерское дело и следующую еще ночь провел без сна, наблюдая за явлениями возвращающейся жизни малютки.
Когда мы были успокоены и врач, не имея уже надобности беспрерывно находиться у дитяти, пожелал отойти домой, - я со слезами благодарности пожимая его руку, предложил и материальный довод за спасение дитяти и за две бессонные ночи, проведенные у его постели. Ни просьбы мои, ни слезы моей жены не могли склонить его принять деньги. »Я вполне награжден уже таким счастливым успехом«, отвечал врач, »если бы вы знали, какая отрада в душе моей, а притом же я не так беден«. И, перекрестивши ребенка, поцеловал его и вышел.
Дитя наше теперь уже совершенно здорово. - Врач весьма часто посещал его и не принял ни какой благодарности; между тем мы узнали, что у него есть двое детей и трое сирот на воспитании.
Могу ли затаить в душе моей имя этого благородного врача, смотря теперь на веселое и играющее дитя мое, которое так недавно еще было в объятиях смерти. Могу ли остаться навсегда в таком страшном долгу у человека, который не имел для меня никаких обязанностей и даже не зная меня, сделал столько добра по одному призванию своего сердца.
Имя этого благороднейшего человека, этого истинного и редкого врача. Знаю, что скромность твоя оскорбится за этих несколько строк, написанных слезами благодарности; но прости: ты не хотел принять от меня денег, говоря, что не так беден и зная, что и я не так беден: так прийми же это сознание беспредельного уважения к твоим благороднейшим качествам, это выражение глубокой признательности отца и матери за спасение любимой дочери, которые останутся на всю жизнь в сердцах наших.
И эти два слова высказал я во всеуслышание, не для того, чтобы увеличить твою славу, - для такой цели они слишком бледны; но они тяготели в душе моей, как горячие слезы избавления; но эти два слова дадут, быть может, возможность бедным людям, которые тебя не знают и не смеют войти в палаты известных докторов медицины, а тем более потревожить их ночью, - смело и во всякое время прибегать к тебе с просьбами о помощи.
Колл. Асс. Варганэк.
13 декабря.