Фельетон
Киев 3 Мая 1861 года
О вы, читающие наш бедный Телеграф, отверженный, стертый, смятый недавно вышедшей особой брошюркой Директора Киевского Театра г. Борковского; о вы, милостивые государи и милостивые государини, доискивающиеся правды во всем печатном, завяжите свои глаза или по крайней мере отвратите ваши взоры от театральных афиш; в них нет ничего отрадного, а в особенности не ищите правды, которая, голубушка наша, улетела далеко, далеко с принятием директорского звания г. Борковским! Кажу вам, панове, правду и колы ж я крывлю душею, коли ж я се, або те, або що, або абощо, - то нехай же мыни бознащо, от що! Ось послухайте: третьяго Мая, т. е. не очень давно, вчера, после светлой, тихой и даже душной погоды, вдруг подул сильный ветер и захолодало, гулять нельзя, сидеть дома одному скучно. Вот я и призадумался. «Гей, хлопче! Чы ныма ахвышкы?» - Есть, пане! - «А ну лыш же». Взял я афишу и громко читаю: Славский, Некрасова, Шумский, а хлопец мой тут же: «годи, пане, годи! дальше не чытайте!» - Чом - «А на те и в театр не пойдете». Разумна ты голова, в науку тебе. - «Кого пане? Борковского?» - Тю дурню, хыба не бачыш, що вин морочыть увесь хрещеный Кыевськый люд, так навищо його вчыть, вин и так дуже пысьменный! - Грустно стало; ни одного истинного таланта на афише, одна лишь сносная посредственность, да несноная нетерпимость. Где же Протасовы, Ивановы, Лавров, Никитин, Фабиянская et cetera, а ветер свое гуу да гуу. Семь часов. В афише заметьте напечатано: начало в 7½ часов. В назначенный срок я в театре. Лампа горит, но тихо в нем как в отшельничьей пещере, и даже раек не принял в лоно свое ни одной праведной души. К 8 часам заняты три ложи, к половине девятого добрых душ десять засели в кресла, а театральная занавесь хоть бы шевельнулась и хоть бы один скрипач для развлечения публики бринькнул. Наконец секретарь Борковского г. Стифель сжалился над бедною публикою и осмелился послать к директору с вопросом играть или отказать? Возвращается посланный и тако прорек: «г. Директор изволят еще спать, нельзя беспокоить!». С нами крестная сила! да кто же этот директор, да откуда же он? по какому праву он морочит терпеливую и до высшей степени для него снисходительную публику? Как же он смеет натягивать хотя одну минуту после назначенного в афише срока 7½ часов вечера. Ведь каждый порядочный человек рассчитывает свое время!… Эге-ге, вишь зашумели, смирно! что вы, отцы родные забываетесь? сами же говорите: каждый порядочный человек, - а г. Борковский - спит; спит тогда, когда весьма порядочные люди сидят в театре и ждут его великодушного слова. Играть или отказать; а що ж маете робыть, скачы враже, як пан Борковськый каже, на те вин пан директор! Да, не весело сердцу покоряться прихоти пришедшего из далека и выманувшего то звание, которое у нас было и благородно, и высоко. Помните ли господина директора Сущевского? Советник, с крестом на шее, не чета Борковскому. Помните ли его всегда за полчаса лично встречавшего общество, посещающее театр, тому - пожатие руки, тому - поклон, иному - ласковое, приветливое слово! И весело было и любо, а публика собиралась даже раньше назначенного срока; но ведь это был Сущевский, русский дворянин, уважавший общество, любивший театр не для себя, а для общества, за то и общество любило и уважало его, ведь г. Сущевский наш не пришелец из-за синя моря; он давал отчет по театру, только своей совести, а совести г. Сущевского мы верили безусловно. Он, как благородный директор театра, далек был от той мысли, что нужно публиковать отчет свой; посмотритеж г. Борковский так громко, торжественно возопил гласом велиим: «Я-де отпечатаю отчет по театру, веденный сторонними лицами!» но увы! и тут в утешенье наше осталось повторить слова Некрасова: штукенция, надуванция. Ведь состряпать такой отчет, который мог-бы привесть публику к конечному заблуждению, не легко! Пожалуй, пока придумаешь его, так и желчь разольется. Наконец в половине десятого вечера г. Борковский вероятно проснулся, потому что в это время я стоял возле кассы и вы не поверите видел собственными глазами и слышал собственными ушами как какая-то испуганная физиономия заглянула в кассу и со страхом произнесла: «тс, директор сей час идет в кассу!». Бедный кассир побледнел, завертелся, выпрямился и заметно трепет пробежал по жилам его. Вдруг повалило из театра к кассе общество, т. е. понимаете, из десяти кресел и трех лож возвратили билеты, получили обратно деньги и без оглядки ушли по домам, произнося не очень лестные синонимы и эпитеты г. директору. Это ясно обозначило, что его мощь, пан директор, по случаю малого сбора решили отказать. Отказать! Но когда? не в 7½ часов, как обещано начало спектакля, а в 9½ часов; и тем окончен спектакль 3 мая 1861 года. Ну подумайте же милостивые государи и милостивые государыни, отцы и матери мои родные, есть ли тут хоть тень уважения к обществу! есть ли тут хотя миллионная доля деликатности и знания приличий? Терпы козак, атаман будеш! Перетерпи и ты, благородное Киевское общество, время директорства Борковского. Контракт не нарушим, но прийдет время и ты узришь опять своих благородных директоров и своих любимых артистов, а теперь, панове, выбачайте, нема в тыатри ничого путняго, все по выбору Борковського.
П. Полевист.
