Архів старих газет; Архив старых газет

Кончился год, который был полон всей боли отступлений и всей радости побед. От осетинских предгорий, где старинные башни смотрят на сожжённые немецкие танки, от задонских степей, подымающих снежную пыль под копытами наших атакующих конников, от пробуждённых к жизни станиц, освобождённых Красной Армией в районе среднего Дона, от лесных массивов около Ржева и великолуцких полей, жадно впитывающих чёрную кровь захватчиков, до берегов Невы несётся торжествующий рокот наших побед, возвещающих освобождение родной земли, знаменующих гибель немецкой нечисти.
Кончился год, другой пришёл ему на смену. Другие мысли, другие дела. Но люли те же. Люди великого Ленинграда стоят на боевом посту.
* * *
…Тишина в лесу. Замаскированные танки. Танкисты тихо возятся у машины, которую они любят, как живое существо. И один говорит другому:
— С новым годом, друг! Ох, и рванём мы с тобой, как там на юге. Как пойдём крошить немцев, будет им жарко. Как ты думаешь, кончим с блокадой? Ждём — заждались! Скажи мне, утешь меня,— рванём?
— Рванём, дорогой! — отвечает друг, — развернёмся и пойдём, и уж больше нас ничто не задержит. Наш танк ленинградский — большой, ему большая дорога. Так и будет!
И они смотрят в даль, закрытую туманом, и видят тот благословенный день, когда стальные колонны наших машин врежутся во вражьи линии, прорвут их и пойдут, и пойдут творить такое, что немцам станет страшно. Потом их косточек не найдёшь — втопчут их в снег наши победные машины и выйдут на простор род ной земли, на простор победы.
* * *
…Выходит из железнодорожной будки старый стрелочник. Внук-подросток идёт с ним рядом по насыпи. Идут они недолго. Дальше идти некуда и незачем. Рельсы уходят в темное пространство, там – враг. Там он пересек путь, засел, настроил дзотов в насыпи, сыплет ракетами. Вот они взлетают белым неживым огнём. Сигнализирует враг, что он ещё здесь, что жутко ему в этой ночи, перед этим неприступным городом.
- Внук, – говорит старик, — а ведь будет день, в этом году будет день. Умру я тогда от радости — побегут поезда мимо, и я выйду снова с флажком и погляжу — бегут вагоны, бегут, понимаешь, и я знаю, куда: на Москву бегут, на родную Москву. Будет так, верь моему старому слову. Запустилось мое хозяйство — и всё снова засверкает. Проснусь я в ночи, спрошу: ну, как «Красная стрела»? — и ты ответишь: через полчаса, дед! Где теперь наша «Красная стрела»? В Сибири, говорят, видели наши вагоны… В Сибири, внук. Вернётся из Сибири, вернётся. Твердо знаю, правда, внук?
И подросток, неотрывно смотрящий, как освещается ракетами мгла там, на линии фронта, перерезавшей путь, отвечает чуть слышно:
— А как же, дед!
* * *
…Архитектор не молод, но и не стар. Месяцы блокады как бы обожгли его особым загаром, и его лицо в полумраке — почти лицо юноши, много пережившего. Он подымает над головой свёрток чертежей и говорит:
— В такую ночь мы всегда думаем и говорим о будущем, и каждый видит его по-своему. Но сегодня, хоть и различны наши профессии, наши сердца — одно. Мы все верим, что в будущем году наш любимый город будет свободным, и мы шагнём вперёд и освободим наши милые, наши дорогие с детства места: Пушкин, Петергоф, Гатчину, освободим Псков и Новгород — святыни русского народа. H мы восстановим всё, что там разрушено. Это наша честь и наш долг, мы будем упорны, мы снова не будем спать ночей, но мы восстановим из руин наследие нашего великого прошлого. И мы начнём это, верю, в этом наступающем году! И эти чертежи, эти планы дворцов и храмов оденутся плотью новой жизни…
* * *
…Безлюдны огромные цеха. Они похожи па величественные залы, где должны стоять гигантские машины, ходить гигантские краны, ударять тяжёлые молоты, толпиться сотни рабочих. В пустынных углах работают одинокие люди. Если поднять взгляд, увидишь ночное небо. Оно свободно глядит в бреши и в дыры на крыше.
— Да, таков наш завод, наш славный, наш исторический завод, наше боевое место. Мы сказали: наше поле битвы — цех, и мы не ушли с нашего поля битвы… Так было! Мы умирали, как умирают солдаты, на этом поле, но не уступили врагу. И в этом году мы перейдём в наступление. В этом году мы наполним наши цеха новыми машинами, мы вдохнём в них новую энергию, мы увидим наш завод в работе, достойной его мирного прошлого. Он вырастет, он взовьёт дым своих труб, как знамя победы. Только так я вижу грядущее. Я старый рабочий, и я не умею мудрствовать, хочу сказать просто: да будет этот год годом нашей победы!
* * *
…Она поспешно захлопнула большой журнал, полный великолепных фотографий, и отвернулась.
— Что с тобой? — спросили её: э, да это непорядок! В новый год ты никак плачешь? Что это тебя расстроило? Покажи-ка журнал…
…Она сидела, вытирая слезы кончиками пальцев. Журнал пошёл по рукам. Это был большой номер «СССР на стройке», посвященный колхозному хозяйству. Со страниц его смотрели табуны замечательных крутогривых коней, белоснежные полки гусей, пёстрые курицы хлопотали вокруг бесчисленных цыплячьих стаек, петухи кричали с плетней, шли коровы с темными пятнами на жирных красивых плечах, овцы теснились у водопоя. Широкие поля уходили вдаль, и колхозные бригадиры смотрели на ладони зерно нового урожая. Все посмотрели на плачущую. Все поняли, что она хотела сказать и не могла выговорить. Не смела.
— Говори, говори, — стали просить её, — мы же понимаем всё…
И она, смущаясь, заговорила:
— Раз понимаете, что я буду говорить… Всё у нас в колхозе было, а теперь ничего, и колхоза нет, и что там – даже и подумать боюсь. Посмотрела журнал, вспомнила свою жизнь прежнюю, и слеза взяла. Не удержалась, простите. Но я хочу, чтобы наша Красная Армия разбила и прогнала немцев и чтобы я пришла в этом году в свой родной колхоз, пусть там голое место. Всё сначала начнём. Всё подымем; трудно будет — недоедать, не досыпать будем — всё вернём. Только чтоб поскорей, только чтоб, если б можно, в этом году начать. Вот моя надежда, а другого мне не надо! Колхоз-то как назывался: «Заря». Вот хочу зарю увидеть в этом году!
* * *
… — Ну, что тебе, дочка, тебе спать пора! Это мы, взрослые, сидим, а ты-то что? Шла бы спать. Или ты что-то спросить хочешь?
— Мама! Сейчас новый год, да?
— Да, новый год, дочка!
— Мама, а в новом году всё будет новое?
— Новое, конечно, дочка.
— И мы, мама, снова домой пойдём…
— Да ты же дома, дочка, куда же тебе домой…
- Нет, мама, наш дом там, где трамвай сворачивает. Мы в новом году туда вернёмся?
- Туда, в новом году? Обязательно вернёмся, дочка.
— Про что это она спрашивает?
— Да ведь мы тоже беженцы. И не откуда-нибудь, сказать смешно. На Московском шоссе жили, в городе, да вот война нас прогнала сюда, на Васильевский. С улицы на улицу война прогнала. Но в этом году — я так думаю — мы вернёмся на нашу улицу. У нас улица широкая, широкая; пойдешь по ней – прямо в Москву придёшь…
* * *
…— Ну, и как, ну, и как ещё ударим! — кричали юноши.
— А вот так, — сказал самый худой я поджарый, сжав кулаки и потрясая ими. — Всё решим мы! Да, мы — молодёжь. И решим в этом году. Мы завтра будем в армии, в нашей прекрасной Красной Армии, где наши отцы, братья, дяди, товарищи, друзья, — мы все возьмём оружие. Мы пойдём вместе с ними вперёд, вперёд, как на юге, как у Сталинграда, как на Кавказе, как на Центральном, мы освободим Ленинград и все наши родные земли, и мы уничтожим немцев. В этом году мы решим победу. Честное слово, решим! Мы же — резервы, а резервы решают всё. Мы же — будущее, а оно за нас!
* * *
…Ленинград затемнён, но весь он полон подземного, скрытого света, весь он пронизан той энергией, которая горячит кровь и требует дел великих и славных. Пружина этой энергии ещё сжата, она не развернулась, но когда она ударит, отпущенная па свободу, её смертельной свист разобьёт кольцо, сковывающее Ленинград на мелкие куски. Это должно быть, это будет в тысяча девятьсот сорок третьем году, в наступившем славном году великой сталинской эпохи!
Николай ТИХОНОВ.