Параллель
Спросите у первого мало-мальски образованного человека: какая работа больше ценится, т. е. за какую работу следует платить более, - за физическую или умственную? И он вам непременно ответит: «конечно за умственную».
Объяснить - почему именно умственная работа должна цениться дороже, мы берем на себя. Причин очень и очень много. Самая важная из них та, что трудиться с пользою, умственною может не всякий. Между тем как работать физически может почти всякий, за исключением, конечно, совершенно расслабленных.
Работа же умственная требует и сил физических, и здравого смысла, и предуготовительных познаний, которые достаются не легко. (Нам скажут, что и к физической работе нужны предуготовительные познания. Согласен. Но какая разница между первыми и другими. Хорошим сапожником можна и дурака сделать. Хорошим учителем фехтования, танцев и т. п., можно быть с самим малым умишком. Но хорошим учителем чисто научных предметов дурак никогда не делается.) Работа умственная, особенно та, о которой мы будем здесь говорить, т. е. занятие с детьми, требует, кроме всего, еще огромного терпения.
Человек, достигнувший до сознания в себе сил делать пользу другим, наставляя их на путь науки, верно прошел, как говорится - «огонь и воду, и медные трубы». - За что же, скажите, труд его вознаграждается таким жалким образом, как у нас в Киеве.
Впрочем мы должны прибавить, что труд иностранцев в Киеве, как и везде, ценится без сравнения дороже, чем труд своих соотечественников. - Возьмем пример. - Я знаю одно семейство, в котором несколько учителей, из них беру учителя француза и учителя русского. Француз получает в год триста рублей, стол, квартиру, имеет прислугу и все возможные удобства; а круг его обязанностей следующий: занятие единственно только французским языком и выезды с учеником в церковь, на гуляние и к знакомым. Дома-же, после окончания уроков, дитя переходит в руки родителей, и гувернер распоряжается своим временем, как хочет, за исключением упомянутых выездов.
Русский учитель получает тоже - стол, квартиру и кое-какую прислугу, и получает в год пятьдесят рублей (ровно в шесть раз менее). При этом занимается с ребенком русскими предметами, как у нас их называют, т. е., русским языком, арифметикой, географией, законом Божиим и т. д. (т. е. в шесть раз более) - Но в сторону это. Возвратимся к главному, к параллели между платою за труд умственный и физический. Возьмем опять пример.
Один молодой человек, имеющий самое скудное содержание или, лучше сказать, неимеющий никакого, узнал, что в одном доме есть кондиция; отправляется, отыскивает, входит в хорошо меблированный дом, со всею обстановкою, что называется, приличною. К нему выходит хозяйка дома, прекрасно разодетая дома, спрашивает «что ему угодно?» и когда тот объяснил причину прихода и попросил сказать условия, ему отвечали следующее:
«Я имею двух мальчиков в гимназии с которыми вы должны будете заниматься ежедневно, не менее двух часов, - приготовлять их к урокам в гимназии. Главное-же условие непременно два часа занятий. Плата в месяц четыре рубля.»
Молодой человек, не смотря на свое бедственное положение, которое, все-таки, не лишило его прямого понимания вещей и гордости, спросил эту барыню:
«Что у вас, сударыня, получает месячно дворник?»
Ему отвечали: - шесть рублей, стол и квартиру.
После этого ответа, молодой человек взялся за шапку и сказал:
«Из ваших слов, сударыня, я вижу, что чистоту двора, топку печей и колку дров вы цените дороже, нежели здравое понимание вашими детьми предметов, преподаваемых в гимназии, и их будущий ум и развитие».
Раскланялся и вышел.
Случай, описанный нами, не один, подобные встречаются всплошь-и-рядом.
Каждый кучер в Киеве получает не менее шести рублей в месяц, каждый дворник не менее четырех; а наш брат-бедняга-учитель, желающий заняться на поприще науки, или лучше сказать, на поприще частного преподавания, сунется куда нибудь, ему и предложат четыре рубля за 56 часов мучений с детскими умами, часто с ленью, упрямством и, нередко, с родительскими претензиями и капризами.
У нас в Киеве, да еще русскому человеку, право лучше быть кучером или дворником (занятие не головоломное), нежели работать на кусок хлеба головой и терпением.
Больно от этого сознания русскому сердцу да что-же делать: правда - как пробка - как ее не пыхать на дно, а все всплывет на поверхность. - «Терпы козак атаманом будэш», говорит малороссийская пословица; будем и мы терпеть; авось и для нас взглянет когда-нибудь солнышко светлое, авось и у нас на Руси поймут, что человеку, который учит наших детей, который для этого сам должен трудиться, повторять зады, должен ломать голову, придумывая простейшие выражения, к уяснению и облегчению понимания научных предметов ученикам, что такому человеку - нужно бы приличное вознаграждение за его тяжкую работу, нужна такая плата, которая бы могла удовлетворить нужде и соответствовать труду и терпению его! - «Жди и надейся!». Вот слова, которыми я заключу эти строки.
Один-из-многих.
Киев, 27 января 1861 г.
Письмо к редактору Киев. Телег. (*)
Милостивый Государь Альфред Августович!
В 5 номере издаваемой вами газеты «Киевский Телеграф» была помещена статья под заглавием «Киевский Вестник», где между прочим автор, или, лучше сказать, сам Вестник, г. Иван Глуховец доходит до оскорбления честных людей, неизвестных ему лично.
Вот что, между прочим, было сказано: »Да, скучно - хоть еслиб балет был, а то ведь через чур уже все знакомо: Некрасова будет делать ударения на такой-то двусмысленности. - Ее вызовут после такого-то куплета. - Значит так нравится нашей публике. Петрова под конец пиесы будет пыхтеть. - Умно и остроумно!!… роль Протасовой испортит какой-нибудь (?) Некрасов, - словом скверно.«
Да, скверно, очень скверно писать подобные слова и оскорблять людей, не заслуживающих оскорбления.
Мы люди публичные; судить нас может всякий: истинное и дельное суждение об игре нашей придает нам силы и заставляет трудиться еще более прежнего. Учиться никогда не поздно, а тем более молодому человеку, посвятившему всю жизнь одному из великих исскуств; он должен искать полного и дельного разбора его игры, и даже каждой исполняемой им роли. Так напр: я прочитал с благодарностию разбор, помещенный в №99 1860 г. Киевского Телеграфа, об игре в пиесе «Далила», данной 16-го декабря прошедшего года, в бенефис г-жи Петровой, где очень дельно и умно было замечено, чтоб я не брался не за свои роли. Конечно, на это я мог ответить только то, что я служу на жалованьи, следовательно обязан играть все, что не предпишет дирекция киевского театра… но публике до этого нет дела: она заплатит за вход, и имеет поэтому право требовать хорошего а не дурного исполнения.
Актер служит для олицетворения того, что создано драматическим писателем, - по незнанию или по недосмотру, он может упустить главную мысль, предложенного на суд публики произведения, а так как все действующие лица в пьесе зависят от главной основной мысли, то роль представляемого лица может пропасть, поэтому дельной совет другого лица, (разумеется не И. Глуховца), может поправить ошибку артиста. Частое повторение этого исправления заставит артиста совершенствоваться в исскустве.
Актер, олицетворяя произведения писателя, не должен приступать к нему, не обдумав его предварительно; отношение писателя драматического произведения с актером такое же, как между духом и телом. Они соединяются в драматическом произведении, как дух и тело в человеке: тело никогда не действует вопреки духа или рассудка, а согласуется с ними, и актер должен согласоваться с писателем, - представлять именно то, что писатель желал представить.
Молодому, неопытному актеру можно достигнуть до этого еще другим способом, а именно: советом дельным и умным (разумеется не подобным совету Ивана Глуховца). Объем статьи не позволяет мне распространяться об исскустве, которому я посвятил всю мою жизнь. Много горя еще придется мне испытать… Но заслуженное самим собою горе должен перенести безропотно, - не заслуженное же переносить горько и больно. - Вот как напр. выражение пущенное Иваном Глуховцем публично «какой-нибудь»!… Я ссылаюсь на суд Киевской публики, посещающей театр: если хотя повременам встречаю сочувствие и любовь публики. (не скажу в каких именно ролях, - я сам себе не судья), которое, видит Бог, я ценю и буду ценить до конца жизни, то какой-нибудь И. Глуховец не должен оскорблять меня.
Если выставит какой-нибудь И. Глуховец свою настоящую фамилию, тогда, надеюсь, г. Редактор, вы позволите за слово какой-нибудь высказать в издаваемой вами газеты, более чем теперь и чем-бы следовало. А теперь прошу вас, если вы истинный ценитель и судья, попросить автора статьи «Киевский Вестник», скрывающего настоящую фамилию под именем И. Глуховца, объяснить, что значит слово «какой нибудь», и как он его понимает. А так как все привыкли понимать, то это выражение означает презрение, и стало быть оскорбительное. Я не привык переносить незаслуженное оскорбление; ибо… но призываю в свидетели нашего дедушку-Крылова:
«Избави Бог и нас от этаких судей».
С надеждой, что вы напечатаете мое письмо, остаюсь ваш слуга, актер Императорских театров Некрасов.
(*) Редакция, помещая это письмо без всех исправлений, откровенно сознается, что не понимает, в чем состоит просьба автора? Ред.
